Начальник польского государства Юзеф Пилсудский и его преемник маршал Эдвард Рыдз-Смиглы
Ярый русофоб, бывший когда-то соратником русских революционеров, «пан Юзеф» на старости лет оказался отнюдь не против так или иначе договариваться по многим вопросам с Советами. Скорее всего, маршал к концу своего правления понимал, что «альянс» с Берлином или с Лондоном и Парижем против Москвы и постоянная польско-советская конфронтация вполне могут вернуться воссозданной Польше бумерангом. И даже привести её к повторению трагической судьбы в конце XVIII века.
Впрочем, Марк Алданов ещё при жизни начальника польского государства писал, что «в маршале Пилсудском живут одновременно самые разные, как будто несовместимые настроения». А вот его куда менее авторитетные соратники, похоронив диктатора, словно сорвались с цепи и откровенно соревновались в антисоветской риторике. Фактическим эпилогом той кампании стало заявление маршала Э. Рыдз-Смиглы (1886-1941), главнокомандующего польской армии с 1936 г, сделанное буквально накануне войны с Германией. Тогда в ответ на предложение советского наркома обороны К.Е. Ворошилова о поставках военных материалов Польше, сделанное 26 августа 1939 года, польский маршал заявил: «Если с немцами мы потеряем свою свободу, то с русскими – свою душу». Стоит ли напоминать, чем это кончилось для Второй Речи Посполитой?
Но так ли уж расходились и расходятся сейчас бессрочные стратегические интересы Польши и СССР-России, вопросы обеспечения их безопасности? Нелишне, в этой связи, напомнить, что в конце 20-х – первой половине 30-х годов прошлого века торговые, культурные, научные связи между Польшей и СССР быстро пошли в рост. Традиционная польская деловитость взяла своё – отвоевались, можно и поторговать. В тот период был подписан и договор о ненападении; советско-польская торговля увеличилась почти вдвое. Более того: разведки СССР и Польши провели около 10 успешных совместных операций против украинских националистов (ОУН) на южном и юго-восточном участках взаимной границы (по обеим сторонам границы в Каменец-Подольской области). Понятно, что высшие чины современной Польши, с их обязательной поддержкой незалежной, не вспоминают об этом, даже когда требуется слегка осадить зарвавшихся майданных политиков.
Документы свидетельствуют, что ту же ОУН с начала 1930-х годов «курировал» не только Берлин: её представители разного уровня издавна контактировали с британской, французской, итальянской разведками. Вдобавок, ОУНовцев, примерно с 1934-35 годов поддерживали и соседние Чехословакия с прогерманской Венгрией. Весьма подробно об этом писал Клемент Готвальд в своей работе «Двуликий Бенеш», опубликованной в 1951 году в Праге, в том числе на русском языке. О том же посол в Лондоне, а затем и польский президент в изгнании, уже 80-х годов Эдвард Рачинский: Е. Raczyński, «W sojuszniczym Londynie. Dziennik ambasadora Edwarda Raczyńskiego: 1939–1945; Londyn, 1960.
Сегодня его цитирует даже украинская пресса. В сложившейся в те годы системе координат угроза распада Польши была вполне реальной. Стареющего польского лидера Пилсудского не могло оставить спокойным известное интервью Гитлера лондонской «Санди экспресс» 12 февраля 1933 года, где новый канцлер Германии даже не пытался скрывать своих планов: «…Польский «коридор» (территория Польши между Восточной Пруссией и основной частью Германии в 1919-1939 года. – Прим. авт.) ненавидят все немцы, он должен быть возвращён Германии. Нет ничего более отвратительного для немцев, чем нынешняя польско-германская граница, вопрос о которой должен быть вскоре разрешен». Ради того чтобы противостоять Германии, Пилсудский, как настоящий прагматик, готов был принимать помощь не только от старых союзников, но и от старых врагов, таких как Советская Россия.
В нацистских планах многочисленных аннексий Данцигский коридор — отнюдь не мелочь, занимавшая одно из первых мест
Но практически все обнадёживающие стратегические тенденции в отношениях между Варшавой и Москвой вскоре были прерваны «наследниками» Пилсудского, которые с завидной лёгкостью ориентировались то на Лондон с Парижем, то на Берлин. Но только не на Москву. А ведь на рубеже 20-30 х годов советская сторона склонялась к долгосрочному диалогу с Польшей. Судя по реальным делам, уже до того, как в Германии к власти пришли национал-социалисты, мирный характер отношений с СССР также входил и в планы польского руководства. Принципиально, имея весьма протяженную совместную границу, проходящую вблизи крупных промышленных центров и транспортных узлов, две страны так или иначе должны были быть заинтересованы в долгосрочном сотрудничестве. Однако, наследники Пилсудского, попробовали взглянуть на дело совсем иначе.
Но вернёмся к началу 30-х. 30 августа 1931 года И.В. Сталин направил письмо Л.М. Кагановичу: «...почему не сообщаете ничего о польском проекте пакта (о ненападении), переданного Патеком (тогдашним польским послом в Москве) Литвинову? Дело это очень важное, почти решающее (на ближайшие 2-3 года) — вопрос о мире с Варшавой. И я боюсь, что Литвинов, поддавшись давлению так называемого общественного мнения, сведёт его к «пустышке». Обратите на это дело серьёзное внимание. Было бы смешно, если бы мы поддались в этом деле общемещанскому поветрию «антиполонизма», забыв хотя бы на минуту о коренных интересах революции и социалистического строительства» (Сталин и Каганович. Переписка. 1931–1936 годы. Москва: РОССПЭН, 2001. Стр. 71-73; РГАСПИ, фонд 81. Oп. 3. дело 99. лист 12–14. Автограф).
И.В. Сталин и Л.М. Каганович
Вскоре, 7 сентября, в новом письме Кагановичу Сталин обвинил Л.М. Карахана (тогдашнего замнаркома иностранных дел СССР) и самого М.М. Литвинова, что они «…допустили грубую ошибку в отношении пакта с поляками, для ликвидации которой необходимо более или менее продолжительное время». И уже 20 сентября Политбюро, продублировав это мнение Сталина, приняло окончательное решение: добиваться заключения пакта о ненападении с Польшей. Этот документ и был подписан в 1932 году.
Схожие мирные тенденции проявлялись и с польской стороны. Так, по поручению Пилсудского, глава польского МИДа Юзеф Бек 27 марта 1932 года пригласил на беседу посла СССР в Польше В. А. Антонова-Овсеенко. Бек высказывал озабоченность нарастающей в Германии ксенофобией; расспрашивал о строительстве Днепрогэса, Сталинградского тракторного, «Магнитки». Собеседники говорили также о российских и польских участниках революции 1905-1907 годов.
Аналогичным по характеру был и визит представителя Пилсудского по спецпоручениям, Богуслава Медзиньского, в Москву в 1932 году. Особенно впечатляет стенограмма его беседы со Сталиным, который в итоге сделал уникальный жест: он не только пригласил Медзиньского на Первомайский парад: польскому гостю было отведено место на праздничной трибуне у мавзолея Ленина. Чуть позже, уже в 1934 году Сталин отмечал, что «оказавшийся меж двух огней (фашистской Германией и Советским Союзом) Ю. Пилсудский хотел выйти из этой ситуации через польско-советское сближение. А оно сохраняется и в интересах СССР».
Польский диктатор, вопреки ожиданиям его подчинённых, даже не пытался помешать польским предпринимателям идти на сближение с Советами. На финише первой советской пятилетки был заключён целый ряд взаимовыгодных польско-советских соглашений по развитию торговли. Оперативно договорились не только о сплаве лесоматериалов по Неману, но и о передаче Варшаве большей части польских архивов, находившихся в СССР. Также были подписаны документы научного обмена, о гастролях польских артистов в СССР и советских в Польше. Плюс к тому, в августе 1934 года в порту Гдыня (единственном порте Польши на Балтике) впервые побывала с дружеским визитом военно-морская делегация СССР.
А в конце января 1935 года Ю. Пилсудский, несмотря на то, что был серьёзно болен, пригласил на охоту Германа Геринга, тогдашнего нациста № 2. Геринг, никогда и никого не стеснявшийся, чуть ли не сразу предложил маршалу организовать вместе поход на Украину, однако получил от него чёткий ответ: «Польша заинтересована в мирных отношениях с СССР, с которым у неё общая граница протяженностью в тысячу километров». Геринг опешил, но в беседах с Пилсудским больше к этой теме не возвращался.
Геринг освоился в Беловежской пуще ещё до оккупации Польши. На фото — с польским президентом Мосцицким, вторая половина 30-х гг.
В этом смысле очень показательна справка полпредства СССР в Польше о польско-советских взаимоотношениях от 5 ноября 1933 года:
«Дальнейшее улучшение взаимоотношений создало обстановку, благоприятную для заключения договоров и соглашений: соглашение о пограничном статусе, сплавная конвенция, соглашение о порядке расследования и разрешения пограничных конфликтов. Был принят ряд шагов по линии культурного взаимосближения; имели место три наши выставки в Польше; советским делегациям историков, этнографов и врачей был оказан в Польше дружественный прием.
На ближайшее будущее политика Польши будет в «балансировании» между Востоком и Западом. Но продолжая линию на сближение с нами, Польша будет и дальше стремиться не связывать себе руки».
После кончины Ю. Пилсудского (в мае 1935 года) польско-советские отношения, в отличие от польско-германских, снова стали ухудшаться. Среди прочего, и из-за польского участия в разделе Чехословакии по Мюнхенскому сговору. Аппетиты новых польских лидеров сразу резко возросли, и они уже разрабатывали планы военного вторжения в Литву, которая так и не смирилась с потерей Вильнюса ещё в 1920 году. За маленькую прибалтийскую республику тогда вступился СССР, что впоследствии намного облегчило процесс её присоединения к Союзу.
Почти одновременно с этим произошло и тщательно замалчиваемое сегодня отторжение у Литвы Мемеля – нынешней Клайпеды, хладнокровно проделанное Германией в марте 1939 года. Показательно, что в Польше оно не вызвало негативной реакции, хотя, впрочем, и западная пресса, по примеру политиков, высказывала своё раздражение очень и очень недолго. Но, пожалуй, куда важнее то, что высшее польское руководство явно недооценило грядущих последствий односторонней денонсации Германией 28 апреля 1939 года германско-польского пакта о ненападении (1934 года). К сожалению, в Варшаве, как очевидно, и в Москве, к концу 30-х годов сделали серьёзный просчёт, когда откровенно «передоверились» возможностям развития мирных отношений с Германией. И предпочли не обращать должного внимания на агрессивные, шовинистические планы и конкретные действия нацистов. Характерно, что в эту «ловушку», искусно созданную Берлином, попали и сами советско-польские отношения.
А ведь немецкий «Drang nach Osten» не делал практически никаких различий между Польшей и Россией. Не случайно, под прикрытием дипломатического флёра, Германия сразу после кончины Пилсудского резко активизировала работу с западноукраинским националистическим подпольем в Польше. И впоследствии, в сентябре 39-го, оно уже не только провело серию терактов, но и наносило удары в тыл польским войскам. В том числе и в период эвакуации разгромленных польских войск и гражданских лиц в Румынию. «Дефензива» ничего этому противопоставить не смогла, так как её сотрудничество с НКВД против ОУН прекратилось уже с 1937 года.
Возьмём на себя смелость сделать вывод, что у правящих кругов и Польши и СССР после кончины Ю. Пилсудского, похоже, не доставало понимания ситуации и стремления подняться выше сиюминутных взаимных симпатий и антипатий. Во всяком случае, постоянные уступки, которые делались Германии по разным вопросам со стороны СССР и Польши фактически на пороге мировой войны, не могли не усилить влияния Берлина в Восточной Европе. Мы вполне обоснованно не перестаём критиковать за подобное «миротворчество» Англию и Францию, хотя сами, пытаясь отвести нацистскую угрозу от себя, увы, ушли от них в своей внешней политике, совсем недалеко.
Как считают многие эксперты, и пакт Молотова — Риббентропа, и даже 1 сентября 1939 года можно было предотвратить, если бы Варшава и Москва нацелились пусть на вынужденное, но более тесное военно-политическое сотрудничество друг с другом в преддверии уже реальной германской угрозы. Тем более что, согласно ряду оценок, «прагматический» оборонный пакт СССР и Польши (в дополнение к их пакту о ненападении) вполне позволил бы блокировать германские войска в Восточной Пруссии и укрепить обороноспособность Гданьска (Данцига) — «вольного города» до германской агрессии против Польши.
Естественно, на сентябрьскую польскую катастрофу 1939 года сильнее всего повлияла столь же странная, как и последующая «странная война», политика Великобритании и Франции в ходе военно-политических переговоров с СССР. Британские и французские правящие круги намеренно затягивали эти переговоры, ограничиваясь, лишь подтверждением пресловутых гарантий Польше. Но как эти гарантии конкретно воплотятся, Лондон и Париж ведь не уточняли. Сегодня хорошо известно, что делегации наших будущих союзников даже не имели полномочий подписывать военное соглашение с СССР, ну а «странная война» только подтвердила, что Лондон и Париж намеренно «сдали» Польшу.
Автор:Алексей Подымов, Алексей Чичкин
Комментарии (1)