Олег Айрапетов
Россия осенью 1876 года
После поражения Сербии и угрозы взятия турками Белграда выжидательная позиция Петербурга оказалась под серьезнейшей критикой практически всех слоев русского общества. Россия теряла инициативу и вместе с ней свои позиции на Балканах. Александр II уже явно не разделял взгляды своего осторожного канцлера, свидетельством чего стало решение императора 21 сентября (3 октября) 1876 г. приступить к мобилизации войск Одесского, Харьковского и частично Кавказского военных округов. Подготовка к мобилизации началась 25 сентября (7 октября), на следующий день после доклада Военного министра генерала Д.А. Милютина. Одновременно начата была подготовка к обороне всего Черноморского побережья России — в Керчи, Очакове, Одессе, Севастополе, Поти строились береговые батареи и проводилась постановка минных заграждений в море.
Важнейшие вопросы ближайшего будущего император обсуждал с Военным министром.
«Государь спросил мое мнение, — отмечал тот 25 сентября (7 октября), — полагаю ли я возможным при такой обстановке устранить войну. Сам он уже потерял надежду на коллективное решение вопроса и с прискорбием видит необходимость изолированного действия. Я с своей стороны вполне высказал, что не предвижу успеха от дальнейших переговоров, что Англия и Австро-Венгрия, видимо, хотят втянуть нас в войну и на нас одних свалить всю ответственность, что поэтому мы должны готовиться к войне, но что на дипломатии еще остается обязанность сделать все возможное, чтобы война началась при условиях наименее для нас неблагоприятных».
Позиции канцлера серьезно пошатнулись. Это вскоре почувствовал еще один противник войны — министр финансов М.Х. Рейтерн. Еще 14(26) сентября он был извещен Милютиным о возможности войны с Турцией и необходимости финансовой подготовки к частичной мобилизации войск.
«Видел министра финансов, — записал в своем дневнике 23 сентября (5 октября) 1876 г. П.А.Валуев — министр государственных имуществ, — Он говорит, что дело обстоит плохо… Милютин писал Рейтерну, что если против нас одна Турция, мобилизуют 4 округа: Одесский, Киевский, Харьковский и Кавказский. Если же с Турцией европейская держава, то — всю армию».
Ближайщее будущее русской политики должно было определиться на совещании в императорской резиденции в Ливадии. В Крым Рейтерн ехал, надеясь отстоять интересы своего ведомства в своем понимании — т. е. необходимость экономии. 1(13) октября он уже был в Ливадии.
«Здесь большое волнение — to be or not to be. — отметил 3(15) октября 1876 г. ближайший сотрудник Горчакова А.Г. Жомини. — Министр финансов колеблется».
Имелись в виду колебания на предмет возможности внешнего займа на Берлинской бирже.
В остальном позиция Рейтерна не претерпела изменений. 3(15) октября 1876 г. и он подал записку императору с изложением своей позиции, конечно, антивоенной. Министр финансов постоянно выступал с требованиями экономии и в первую очередь на обороне. Он был весьма обеспокоен постоянным ростом военных расходов. Их рост начался только после австро-прусской войны 1866 г.: в 1865 г. они составили 127,687 млн. руб., в 1866 г. — 129,687 млн. руб., в 1867 г. — 127,25 млн. руб., в 1868 г. — 136,701, млн. руб., в 1869 г. — 147,702 млн. руб., в 1870 г. — 145,211 млн. руб., в 1871 г. — 159,257 млн. руб., в 1872 г. — 165,924 млн. руб., в1873 г. — 175,033 млн. руб., в 1874 г. — 198,709 млн. руб., в 1875 г. — 201,284 млн. руб., в 1876 г. — 260,792 млн. руб. Ведомство финансов традиционно выступало против любых военных действий и территориальных приобретений. Подъем 1869−1873 гг. позволил Рейтерну планировать возвращение к свободному обмену бумажных денег на звонкую монету, впрочем после кризиса 1873 года и неурожайного 1875 года об этих планах пришлось забыть.
Показатели последних трех лет (1874−1876), когда военные расходы составили соответственно 36,58%, 37,05% и 41,8% всех расходов страны, особенно взволновали Рейтерна, который к 1876 г. вплотную подошел к реализации своей мечты — бездефицитного бюджета. Планируемые на 1876 г. доходы составили 570 138 308 руб., а расходы — 570 052 136 руб., что дало профицит в 86 170 руб. Однако, даже мобилизация 1876 г. привела к чрезвычайным, незапланированным расходам, что привело к тому, что в реальности финансовый год завершился дефицитом в 64 843 480 руб. Рейтерн пытался убедить императора отказаться от планов вмешательства в Балканский кризис по соображениям финансовой экономии, которой особенно буквально следовали в 1867—1875 гг. Финансовое положение в действительности было не блестящим, однако это было следствием политики Рейтерна в железнодорожном вопросе, приведшей к росту выплат по гарантированным государство капиталам частных линий.
Реакция Александра II явно свидетельствовала об изменении его миролюбивых недавно настроений.
«Государь сказал, — отмечал Рейтерн, — что записка произвела на него самое грустное впечатление, что я порицаю все реформы его царствования, доказывая, что эти реформы ослабили Россию; что я вовсе не указываю на средства для ведения войны и предлагаю унизить Россию. Что этого ни Он, ни сын Его не допустят».
Судя по свидетельству Рейтерна, император был очень взволнован. Действительно, внешнеполитический вопрос явно становился и вопросом внутренней политики. Если Россия Николая I была в состоянии выдержать противостояние с коалицией, а Россия его преемника не могла вести войну с Турцией, то вопрос об оценке реформ 60-х годов вновь ставился на порядок дня, и причем далеко не только одними революционерами. По словам будущего главы русского МИДа Н.К. Гирса, Александр II был настолько возмущен запиской министра финансов, что швырнул «эту записку через стол Рейтерну, говоря, что теперь нужны не записки, а дела.» Милютин описал ту же сцену следующим образом: «…государь возвратил ему записку, сказав, что он вызвал его не для того, чтобы узнать его мнение, следует ли начать войну или нет, а чтобы изыскать средства к покрытию тех издержек, которые вызовет война.»
Раздражение императора можно легко понять. Действительно, если Рейтерн повторял те же доводы о финансовой неподготовленности России, что и в 1866, и 1870 гг., то невольно возникал вопрос, ослабили или усилили реформы Россию. Если в 1856 г. Александр II согласился на переговоры в Париже по причине финансовой слабости, которая была следствием чудовищного напряжения Крымской войны, если в ноябре 1866 г. он склонился к мнению большинства, в том числе и к голосу Рейтерна, объяснявшего финансовую слабость страны относительно недавней отменой крепостного права и экстраординарными расходами 1863−1864 гг., то выходило, что за 20 лет, прошедших после Парижского мира, и за 10 лет, прошедших после совещаний по вопросу об отмене ограничительных статей 1856 г., ничего не изменилось. Министр финансов, постоянно настаивавший на государственной экономии и достижении профицитного бюджета, явно не желал понимать, что не государство существует для бюджета, а скорее наоборот. Впрочем, творец финансовых реформ рано или поздно все равно должен был получить вопрос, почему они не дали положительных результатов для государства и когда можно будет ожидать таковые.
Кроме России, сделать это было некому. Лондон был готов предложить перемирие сроком на месяц, но категорически отказывался оказывать давление на Константинополь. 7 октября представители 6 держав предложили султану заключить перемирие сроком на 6 недель. Со своей стороны, турки ответили предложением о перемирии сроком на 6 месяцев, начиная с 12 октября, но без каких-либо предварительных условий. По турецким расчетам этого времени хватило бы для проведения необходимых реформ и стабилизации положения Османской империи. Время при таких условиях работало бы на турок и против сербов. 6 месяцев было слишком мало для создания боеспособной армии из ополчения, особенно после поражения. С другой стороны, для сербских финансов это был слишком длительный период. Белград не мог позволить себе содержать так долго мобилизованные массы, а неясные последствия перемирия требовали это.
19 октября турки атаковали и потеснили сербов, значительно исправив свои позиции. 16(28) октября министр иностранных дел Сербии Ристич известил Горчакова о необходимости «заключить перемирие во что бы то ни стало». Княжество стояло на пороге полного финансового кризиса, денег в казне не было, и Белград стремился избежать зимней кампании. Большая часть сербских политиков ужемечтала о мире. Новобранцев — то есть 9/10 сербской армии пытались обучить даже непосредственно на позициях под Джунисом. 17(29) октября 1876 г. плохо подготовленные сербы потерпели поражение под селом Джунис близ гор. Алексинац, в 180 км. от сербской столицы. Более половины русских добровольцев погибло в этом бою, прикрывая отступление. Необученная пехота не смогла выдержать артиллерийского обстрела и атаки превосходящих сил противника, и побежала. На поле боя было оставлено 12 орудий. Последствия были бы хуже, если бы саперам не удалось взорвать мост через Мораву и тем остановить атаку турецкой кавалерии на массу из нескольких тысяч человек, скопившуюся на берегу и представлявшую легкую добычу для противника. Психологический порог был перейден, способность масс к сопротивлениюсломлена, солдаты бросали патроны, занимались членовредительством и т.п.
Отступление очень быстро превратилось в бегство, в ходе которого не позаботились даже об эвакуации госпиталей. Брошенный большей частью армии Алексинац сопротивлялся несколько дней, но 31 октября, после длительной бомбардировки, вынужден был сдаться. Возникла прямая угроза Белграду. В эти дни Черняев показал себя храбрым офицером, но абсолютно бездарным командующим. Окружив себя ординарцами, разодетыми в национальные костюмы болгар, сербов, черногорцев и албанцев, он смело появлялся в опасных пунктах, сам наводил орудия и стрелял из них, но не справился с управлением армией, а ответственность за поражение возложил на подчиненных. Черняев кричал на сербских командиров и обвинял их во всех грехах, хотя часть сербских частей пришла в себя и начала оказывать сопротивление. Позже генерал отмечал, что сербы сделали столько, сколько можно было потребовать от крестьянина, которому вместо лопаты дали ружье.
Отношения между добровольцами и сербами после поражения ухудшились до предела. Каждый возлагал на другого ответственность за неудачи.
«Сербия держится теперь русскими. — Отмечала русская журналистка. — Русские дерутся храбро; они учат сербов умирать; русских шлют в огонь первых и порядочных людей между русскими много. Но много из приезжающих сюда русских и таких, которым в России нет дела, которые или смотрят на поездку в Сербию как на средство поправить свои дела, или с мыслью, выглядеть и завести здесь, в непочатой стране, торговлю, попытаться, нельзя ли получить концессию на постройку железной дороги и пр. Наконец, есть и такие, которые едут потому, что им дали денег и возможность совершить приятную поездку, да еще за это награждают овациями и любезностями. Что творят эти господа — видно из того, что сербы говорят: мы избавились от одних варваров, а к нам пришли другие"э
18(30) октября Ристич, сообщая русскому канцлеру последние новости, был уже гораздо более категоричен, чем обычно:
«Отечество в величайшей опасности. Черняев телеграфирует, что если перемирие не последует в течение 24 часов, турки, опустошив все в десять дней, возьмут и сам Белград. Турки бомбардируют Алексинац, взяли Джунис, идут на Крушевац. С другой стороны, Дервиш-паша, покинув Черногорию, подошел к границе сербской. Необходимо отделить вопрос перемирия от остальных пунктов и, если возможно, хоть завтра остановить неприятельские действия — иначе катастрофа неизбежна».
Результаты войны для Сербии уже были ужасны. 5 000 убитых, 9 500 раненых и 200 000 беженцев при населении в 1 300 000 чел. Вслед за сербами из Боснии и Герцеговины в княжество бежало большое количество болгар. Благодаря русскому комитету помощь получало около 50 тыс. чел. Положение Сербии практически исключало возможность оказания им помощи. Ожидая, что вслед за разгромом княжества последует его оккупация и выход к своим границам турецкой армии, австрийцы выставили напротив Белграда два монитора и сосредоточили в Хорватии армейский корпус.
Россия должна была или предоставить Сербию своей судьбе, как предлагали дипломаты, или заступиться за нее, как хотели военные. В этой ситуации генералы приобретали все большее влияние на императора. Уже 5(17) октября Горчаков и Жомини вынуждены были констатировать, что их стратегия потерпела поражение. 7(19) октября Милютин отмечает:
«Приготовления наши к войне: в Петербурге все приготовляется к мобилизации войск, назначенных для охранения Черноморского прибрежья и для наступательных действий в Турцию, Европейскую и Азиатскую; в приморских пунктах строются батареи, подвозятся орудия, приготовляются мины».
16(28) октября император утвердил «Положение о Полевом управлении войск в военное время». 18(30) октября 1876 г., после получения известия о том, что сербская армия разбита, и турки в течение 10 дней могут взять Белград, Александр II, находившийся в Ливадии, вынужден был вмешаться.
В результате в тот же день Россией был предъявлен ультиматум Турции — в течение 2 дней заключить перемирие на срок не менее 6 недель и приступить к переговорам о мире. 19(31) октября «Правительственный вестник» опубликовал сообщение:
«Сегодня, 18-го октября, Государю Императору благоугодно было повелеть, чтобы генерал-адъютант Игнатьев объявил Порте, что в случае, если она в двухдневный срок не примет перемирия на шесть недель или на два месяца, и если не даст немедленно приказания приостановить военные действия, то он, со всем посольством, выедет из Константинополя и дипломатические сношения будут прерваны»
В то, что эти переговоры приведут к успешному результату, в окружении Александра II никто уже не верил.
Тем не менее уже 21 октября (6 ноября) пришла телеграмма Игнатьева о принятии Турцией условий ультиматума (он был вручен 19 октября ст. ст.). Константинополь вынужден был согласиться на русские требования уже на следующий день — перемирие было заключено на 2 месяца на условиях статус кво. Более подробные условия перемирия должны были быть уточнены позже. Турецкая столица бурлила негодованием — по ее улицам ходили проповедники, призывая к сопротивлению и протестам. Возникла угроза для района, в котором проживали европейцы. Войну продолжала только Черногория. Именно в это время в Ливадии было окончательно принято решение не только о начале частичной мобилизации, но и о Московской речи. «Мы в кризисе. — Отметил Жомини. — Сербы на настоящий момент спасены. Но это уже стоило 15 миллионов!» Жомини имел в виду содержание мобилизованной армии в мирное время, кроме того, Сербии был предоставлен займ в 2 млн. рублей — весьма существенная поддержка для ее истощенных финансов. Еще 1 млн. рублей был выделен для Черногории.
Дипломаты покидали Ливадию с тяжелым сердцем, чувствуя, что они потеряли контроль над ситуацией. Игнатьев попытался в последний раз повлиять на ситуацию, написав на Высочайшее Имя письмо с предложением принять программу реформ в Турции, чтобы не оттолкнуть султана в объятия сторонников обновления империи во главе с Мидхат-пашой. Император колебался. Непосредственно перед началом совещаний в Крыму генерал-майором Р.А. Фадеевым на имя начальника Главного штаба генерал-адъютанта графа Ф.Л. фон Гейдена была подана записка «Болгарское дело в турецкой войне», в которой он предлагал начать формирование болгарского ополчения. Фадеев считал возможным создать 20-тысячный отряд (15 тысяч болгар и 5 тысяч отставных русских солдат), который при вступлении в Болгарию можно будет значительно увеличить. Это предложение получило поддержку в Ливадии. 20 октября (1 ноября) последовало распоряжение Милютина ген.-м. Н.Г. Столетову о начале формирования на территории России под его командованием дружин болгарского ополчения. Цель этой меры была изложена Военным министром недвусмысленно: «для облегчения движения наших войск за Дунай».
По возвращению в Петербург Великий Князь Николай Николаевич вызвал Столетова в столицу и поручил ему начать работу по созданию ополчения, которому предполагалось поручить военно-полицейские функции в тылу русской армии в Болгарии. Кадры для него уже имелись — это были болгарские четники, которые после завершения сербо-турецкой войны возвращались в Россию. Значительная часть их оседала в Кишиневе. 700 таких болгар вместе с русскими инструкторами и составили в марте 1877 г. основу для создания трех болгарских ополченческих дружин. Первоначально планировалось создать 6 дружин, число которых потом при удачном развитии дел увеличить до 12. Обмундирование, вооружение и боеприпасы предоставлял Московский славянский комитет — в его запасах нашлось 20 тыс. винтовок Шаспо, 6 млн. патронов, 12 полевых крупповских орудий и обмундирование на 6 тыс. чел. Поток добровольцев был постоянным — ежедневно приходило от 20 до 100 чел. Внешний вид ополченцев был часто неказист, но их боевые качества единодушно оценивались весьма высоко.
Следует отметить, что Петербург не покидала еще надежда на возможность совместного выступления Европы, в котором примет участие и Англия. Конец лета и осень 1876 г. были отмечены в этой стране пиком скандальных разоблачений резни в Болгарии, которые весьма ослабили позиции консерваторов. Натиск Гладстона, заявлявшего что ни в одной европейской тюрьме не найдется преступника, а ни одном из островов Южных морей — людоеда, которые бы не ужаснулись тому, что произошло в Болгарии, был слишком силен, чтобы его игнорировать. Недовольство в британском обществе нарастало, и правительство Дизраели уже не могло не считаться с этими настроениями. «Мой долг известить Вас, — писал лорд Дерби из Лондона Генри Эллиоту 5 сентября 1876 г., — что последний остаток сочувствия, которое прежде здесь питали к Турции, окончательно исчез благодаря последним прискорбным событиям в Болгарии». Конечно же, Дерби имел в виду общественное мнение, но никак не правительство. Тем не менее, и оно было вынуждено что-то предпринять. В результате Эллиот был обвинен в том, что неверно информировал правительство о размерах событий и недостаточно энергично противодействовал турецким зверствам. С другой стороны, по понятным причинам британские представители в Османской империи получили распоряжение обратить внимание на насилие «со стороны славян» по отношению к туркам.
Уже 21 октября (2 ноября) император заявил британскому послу в России лорду Лофтусу, что если Европа, объединившись, не будет действовать с твердостью, Россия будет делать это одна. При этом император счел необходимым особо отметить то, что не имеет ни малейшего желания захватывать Константинополь и что подобное приобретение будет несчастьем для России. Лучшим способом действия в случае продолжения султаном политики репрессий, с точки зрения Александра II стали бы следующие одновременные действия: оккупация Россией — Болгарии, Австро-Венгрией — Боснии и военно-морская демонстрация Великобритании на Проливах. Путем последней акции Лондону предоставлялась возможность и присоединиться к действиям Петербурга и Вены, и сохранить в собственных руках гарантию неприкосновенности Константинополя. На следующий день Горчаков обратился с разъяснительным письмом к русскому послу в Лондоне П.А. Шувалову, снова подтверждая готовность к сотрудничеству:
«Восточный вопрос не есть только вопрос русский: он касается спокойствия Европы, мира и общего благоденствия человечества и христианской цивилизации. Не представляется ли поле достаточно обширное для того, чтобы Англия стала рядом с Россиею? Не приглашали ли мы ее, призывая ее эскадры в Проливы? Какое же еще ручательство можем мы дать в том, что не имеем никакого притязания на исключительное владение Константинополем?»
В тот же день вечером во время встречи в Ялте императора, Лофтуса и Горчакова были приняты 3 пункта, которые должны были стать основой программы будущей конференции в Константинополе: 1) независимость и территориальная целостность Турции (таковым было предложение британского посла, однако русская сторона настояла на исключении прилагательного «территориальная», т.к. последнее делало невозможным временную оккупацию в случае необходимости защиты христианского населения); 2) декларация о незаинтересованности держав-участниц конференции в достижении территориальных приобретений, исключительного влияния или торговых концессий и преимуществ; 3) условия будут переданы Порте британским послом Эллиотом. В случае согласия державы должны были назначить специальных послов для участия в конференции. 7 ноября император покинул Крым, отправившись в Москву, 8 ноября в Петербург отправился и Лофтус.
По возвращению их ждало неприятное известие. 9 ноября Дизраели выступил с весьма жесткой речью. Это выступление прозвучало в Гилдхолле — в здании мэрии Лондонакак ответ на предложения России. Оно и было таким — глава британского правительства категорически протестовал против права Австро-Венгрии оккупировать Боснию и Герцеговину, а России — Болгарию.
«Несмотря на то, что политика Англии миролюбива, — заявил он, — нет страны более подготовленной к войне, чем наша. Если она вступит в войну за справедливое дело, а я не верю, что она может вступить в войну иначе, как за справедливое дело, если затронуты будут ее свобода, ее независимость, ее империя, ее ресурсы, я чувствую, что она будет неутомима. Она не из тех стран, которая, вступая в кампанию, должна спрашивать себя, может ли она позволить себе вторую и третью кампанию (прямое указание на Россию — примечание «Спектейтора» — А.О.). Нет, она вступит в кампанию, которая не кончится, пока правда не победит.» Смысл речи был ясен — Дизраели говорил о готовности Англии отстаивать целостность Турции вплоть до войны. Это было не первое уже выступление британских политиков в защиту Турции. «Таймс» писал о том, что и вся британская колония в Константинополе, и, что гораздо более важно, посол Эллиот неустанно убеждал: «Англия никогда не согласится допустить нашествия России на Турцию».
Ответ не заставил себя ждать. 29 октября (10 ноября) по приезду в Москву из Крыма Александр II также перешел к публичным заявлениям. В день возвращения монарха в Москву в Большом Кремлевском дворце собрались тысячи представителей различных сословий России. Залы дворца не вмещали людей — император шел по узкому проходу в человеческом море. Александр II через Красное крыльцо проследовал на молебен в Успенский собор. По окончанию службы московский городской голова поднес монарху хлеб-соль, и тот сказал речь, смысл которой заключался в следующем пассаже:
«Желаю весьма, чтобы мы могли прийти к общему соглашению. Но если же оно не состоится и я увижу, что мы не добьемся таких гарантий, которые обеспечивали бы исполнение того, что мы вправе требовать от Порты, то я имею твердое намерение действовать самостоятельно».
Московская речь императора была результатом Ливадийских совещаний. Но она была воспринята и в России, и в Европе как реакция на недвусмысленные угрозы британского премьер-министра. «Необычное слово царское, — вспоминал Игнатьев, — прозвучало в Европе как отклик на британский вызов». Британский посол в России считал, что фактически речь таковой не являлась — император попросту еще не успел узнать их содержания. Лофтус был прав, что в общем-то мало что меняло. Выступления британского премьера и русского монарха прозвучали достаточно весомо, все было сказано, оставалось только ждать, кто настроен более решительно. МИД России был первым, кто захотел отступить. Канцлер, как всегда, хотел избежать противостояния. Чтобы не создать впечатление того, что решение о мобилизации было принято под влиянием, как выразился Горчаков, «московских крикунов», в этот день ее решили не объявлять.
В Москве будущее казалось более или менее ясным. Участвовавший в приветствии императора в Кремле князь В.А. Черкасский немедленно после речи Александра II обратился к Д.А. Милютину с просьбой, в случае войны, разрешить ему надзирать над госпиталями Действующей армии. Сразу же был дан ответ — князь должен был возглавить учреждения Красного Креста. На следующий день, 30 октября (11 ноября) было принято «Положение о государственном ополчении», регулировавшее призыв его ратников и в случае необходимости, а также организацию ополченческих частей.
Комментарии (0)