Нижнесилезский город Лигниц (Легнице) впервые стал известен едва ли не всей Европе в 1241 году, когда в битве у его стен монголо-татары нанесли объединенной армии христианских государств. Прошло немногим более 500 лет, и местные холмы вновь готовились обагрить кровью участники бушевавшей на континенте Семилетней войны.
Чрезвычайно неудачная кампания 1759 года, по ходу которой пруссаки потерпели ряд серьезных поражений, понеся при этом изрядные потери в людях, заставила Фридриха II на следующий год придерживаться, в основном, оборонительной тактики. Количественно и качественно его армия была уже не так сильна, чтобы мечтать о блестящих победах. Сохранить бы пока хоть то, что еще оставалось.
О тяжелом положении короля Пруссии были прекрасно осведомлены его противники – Австрия и Россия, решившие, что настал подходящий момент покончить с общим врагом. Летом 1760-го русская армия под командованием Петра Салтыкова двинулась к Одеру. Навстречу ей спешил австрийский фельдмаршал Леопольд Даун. Под угрозой разгрома оказался 38-тысячный корпус принца Генриха Прусского, дислоцировавшийся в тот момент у крепости Бреслау. Узнав об этом, Фридрих срочно снял осаду Дрездена и форсированным маршем направился на помощь брату, в ночь на 30 июля войдя в Силезию.
Это стало неприятным сюрпризом для русского главнокомандующего. Убедившись, что бедовые австрийцы позволили прусакам совершенно беспрепятственно переправиться через Эльбу и Шпрее , Петр Семёнович зело осерчал.
«Еще несколько контрмаршей,и король прусский будет за Одером, – заявил генерал-фельдмаршал. – Тогда нам придется расплачиваться за промахи австрийских генералов. Но я до того не допущу. Если корпус Лаудона не пристанет к нам и не прикроет Одера, я тотчас же отступлю в Польшу!»
Перспектива драться со страшным Фрицем один на один не на шутку испугала Дауна. Он принялся заверять Салтыкова, что немедленно даст решительное сражение – только пусть русские выделят его 100-тысячной армии хотя бы небольшую подмогу. Иначе проклятого Фридриха с его 27 тысячами бойцов можно и не одолеть. Салтыков покряхтел, но делать было нечего – пришлось послать к австрийцам 25-тысячный деташемент под командованием генерал-поручика Захария Чернышёва.
Приободрившиеся Даун, а особенно командир крупнейшего корпуса его армии - Лаудон, которого и должны были вскоре усилить чернышёвцы, загородили пруссакам дорогу на Бреслау и принялись составлять диспозицию предстоящей баталии.
Фридрих попал в чрезвычайно сложное положение. Оказавшись отрезанным от своих коммуникаций и баз снабжения, он был вынужден противостоять вчетверо превосходящему по численности противнику. Не удивительно, что король сначала попытался уклониться от навязываемой ему баталии. Однако все попытки обойти неприятеля австрийцы, вдруг ставшие на диво расторопными, успешно пресекли. И вскоре прусское войско оказалось зажато между корпусами Ласси, угрожавшего с тыла, Дауна, нависшего над правым крылом и готовившимся атаковать во фронт, и Лаудона с Чернышёвым, собиравшимися нанести удар по левому флангу. Исходя из этого, Даун разработал план, согласно которому, вначале нужно было сковать неприятельский центр, а затем ударами во фланги и тыл окончательно разгромить врага.
- Мешок приготовлен, осталось лишь завязать его - и прусский король пойман,- довольно потирая руки, объявил Даун своим генералам.
Фридрих узнал об этих словах, когда сидел в походной палатке за ужином с другими прусскими военачальниками. И на некоторое время задумался.
- Австрийцы рассчитали недурно! – наконец, признал он. – Но я прорву им такую дыру в мешке, что не скоро починят!
Оставаться на месте и ждать было смерти подобно. В ночь с 14 на 15 августа пруссаки потихоньку вышли из лагеря. А дабы скрыть этот маневр, приказали окрестным крестьянам всю ночь поддерживать бивачные огни – видимо, опыт войны с казаками не прошел даром. Теперь нужно было прорываться у Лигница по направлению к Одеру, иного выхода у Фридриха не было. Его армия уже изготавливалась для стремительного броска, когда адъютанты привели какого-то незнакомца. По виду человек благородного происхождения, тот, как говорится, лыка не вязал. Вдребезги пьяный всадник, во всю глотку оравший похабные солдатские песни, наехал прямо на один из секретов. И объявил, что желает сдаться в плен.
С большим трудом удалось выяснить, что офицер-ирландец еще недавно состоял на австрийской службе, но был уволен без выходного пособия за то, что обменял у маркитантов на водку кое-что из ротного имущества. Еще некоторое время кондотьер-пропойца ошивался при действующей армии, каким-то образом разузнав диспозицию предстоявшего сражения. И теперь намеревался продать военную тайну – совсем не задорого, лишь бы на хорошую опохмелку хватило.
- Иначе сдохну завтра – и совсем не от пули или бомбы, - доходчиво пояснил перебежчик, знаком показав, чтобы ему налили чего-нибудь покрепче.
- Да тебя, mein netter Säufer, мне сам бог послал! – обрадовался Фридрих. – Все-таки, как вовремя мы снялись с лагеря, господа! Недаром ведь русские говорит, что kto rano wstajet, tomu Gott dajet. Провидение за нас, остается лишь хорошенько надрать австриякам задницы.
По всем направлениям были разосланы конные патрули, и в предрассветных сумерках один из них наткнулся на маршевую колонну корпуса Лаудона. Пруссаки торопливо принялись выстраиваться в боевой порядок, но не успели закончить, как на них уже налетела австрийская конница. Решительность Лаудона объяснялась элементарно: он был уверен, что перед ним находятся только прусский обоз, которым и захотел немедленно овладеть, ради этого пренебрегши даже предварительной рекогносцировкой. А когда обнаружил перед собой строевые части, отступать было поздно. Да, вроде как, и незачем – на 14 тысяч пруссаков (остальные стояли против Дауна) обрушилось 35 тысяч австрийцев.
Первый натиск пруссакам удалось отбить, их гусары даже смогли контратаковать и взять немало пленных. Но потом в дело вступили австрийские кирасиры, которых повел лично Лаудон. Они опрокинули кавалеристов Цитена и произвели большое расстройство в рядах прусской пехоты. Фридриху удалось выправить положение, задействовав свою тяжелую кавалерию, которую неожиданно поддержал Ангальт-Бернбургский пехотный полк, ринувшийся на вражеских всадников в штыки, что можно было считать новым словом в тактике.
Рвение пехотинцев имело под собой вескую причину: незадолго до этого, под Дрезденом они драпанули с поля боя. И вот теперь кровью хотели смыть свой позор.
«Пруссаки дрались с отчаянием, - описывает этот момент сражения русский историк Фёдор Кони. - Австрийские всадники, как снопы, валились с лошадей своих. Наконец, их стеснили так, что они не могли даже обороняться и бросились бежать. Храбрый полк преследовал их с неистовством. В бегстве своем австрийская кавалерия потоптала свою пехоту и увлекла ее с собой».
Сильно пересеченная местность здорово помогала воякам Фридриха, вскоре сыграв и против Дауна, который завершил свой обходной маневр, но вместо вражеских шеренг обнаружил только пустой лагерь с догоравшими кострами. «Ага, пруссаки сбежали! – возликовал австрийский стратег. – Так будем же их усиленно преследовать». И повел свои полки к широкому ручью, за который, как он думал, и ушел Фридрих. Однако все мосты через Кацбах, как называли местные эту водную артерию, оказались разрушены – кроме одного.
Позже выяснилось, что хитроумный Цитен, предвидя маневр неприятеля, специально сохранил единственную переправу, скрыв за кустами на горке, что была напротив, две артиллерийские батареи. Дождавшись, когда примерно треть дауновцев скопится на этом берегу, пруссаки открыли беглый огонь из своих пушек. Оказавшись под перекрестным обстрелом, австрийские пехотинцы обратились в бегство, но были настигнуты прусской конницей и частью затоптаны в болотистые берега ручья, частью взяты в плен.
Эта неудача, впрочем, не смутила Дауна, который двинул в атаку несколько свежих батальонов под прикрытием сильного артогня. Прусские пушкари завязали дуэль, быстро привели австрийские батареи к молчанию и вновь перенесли огонь на пехоту. Злополучные батальоны попыталась кинуться в штыки, но были порублены гусарами Цитена, вовремя прикрывшими свою артиллерию.
Вот теперь-то Даун растерялся. Еще и потому, что не имел ни малейшего представления о том, что делается у Лаудона. Из-за холмов ничего не было видно, ветер относил все звуки чёрт-те куда (во всяком случае, так потом уверял сам фельдмаршал), лишь по дыму на горизонте можно было догадаться, что там идет бой, но кто кого побеждает – неведомо. А корпус Ласси, который должен был ударить в тыл противника, еще даже не добрался до поля битвы, безнадежно застряв на переправе. И только когда около шести утра со стороны неприятеля донеслись салютные залпы и крики «Виктория!», стало понятно, чем кончилось 2, 5-часовое сражение. Даун поспешно убрался обратно за Кацбах.
В рядах прусской армии и впрямь царило ликование, хотя из строя выбыло, по разным источникам, от 3 396 до 3 612 человек, в том числе 92 офицера. В процентном отношении это было больше, чем у австрийцев, которые недосчитались 10 844 бойцов (среди которых 8 генералов и 289 офицеров) убитыми, ранеными и пленными, а также 82 орудий, 23 знамен и 2 штандартов.
«Фридрих был чрезвычайно обрадован победой, - пишет историк Юрий Ненахов. - После многих неудач счастье в первый раз к нему обернулось. С веселым видом проезжал он по рядам своих полков и благодарил солдат. На левом фланге был выстроен Anhalt-Bernburg полк. «Спасибо, дети! - сказал король, подскакав к нему. - Спасибо! Вы славно исполнили свое дело. Я возвращу вам все отнятое». Флигельман выступил вперед и благодарил Фридриха от имени всего полка. «Мы знали, - говорил он. - Что наш король строг, но справедлив, и старались загладить проступок!» - «Все забыто, дети! О старом не будет помину, - отвечал Фридрих. - Но сегодняшнего дела я не забуду!» Тогда солдаты кинулись к нему, обнимали колена, целовали руки и старались оправдаться, говоря, что причиной отступления под Дрезденом были их начальники. Фридрих снисходительно слушал их оправдания и обещал вознаградить их временный позор будущими почестями». (титульная иллюстрация Карла Рёхлинга)
Но особо праздновать было некогда – король держал в уме корпус Чернышёва, который не был в деле и вполне мог навязать пруссакам новое сражение, вместо австрийцев заняв дорогу на Бреслау. После трехчасового отдыха войска построились в маршевые колонны и выступили в путь, спустя два дня соединившись с принцем Генрихом.
Впрочем, союзники все еще имели численный перевес, поэтому Фридрих еще раз возблагодарил Всевышнего, получив донесение о том, что Чернышёв ушел за Одер. Захарий Григорьевич принял такое решение, узнав, что Даун, вместо того чтобы преследовать пруссаков, направился в сторону Швейдница. Даже в Вене возмутились, справедливо посчитав это наглым уклонением от боя и фактическим срывом всей кампании. Но исправить уже ничего было нельзя.
Комментарии (0)