Первая весна после Победы в деревне выдалась тяжёлая, голодная. Смерть безжалостной косой выкашивала целые семьи. Не избежала мучительной голодной смерти и Надюк. Весной 1946 года несчастную похоронили на местном кладбище. Земля ещё не оттаяла, долбить промёрзшую землю не было сил. Устав день через день хоронить односельчан, мужики, ослабшие от голода, наскоро вырыли неглубокую яму для Надюк, да так и похоронили.
Летом того же года выдалась страшная засуха. Всё вокруг выгорело, земля покрылась твёрдой коркой, потрескавшись, как перед концом света. Местами зияли огромные щели. Весь урожай сох на корню. Трава выгорела, превратившись в коричневую сухую массу. Мёрла скотина, голодные коровы, отпущенные на волю, вынужденно жевали пожухшую зелень. Единственная кормилица семьи Сорокиных, Пеструшка, измученная голодом и жаждой, в сумерках понуро вернулась домой.
Хозяйка Вера загнала во двор любимицу, которая настойчиво требовала еду и питьё. Вера, прихватив в руки коромысла и вёдра, спешно пошагала к колодцу. Она с усилием вытягивала ведро, когда вдруг почувствовала ледяное прикосновение и неясный шорох. Испуганно обернувшись, она увидела Надюк с растрёпанными волосами и красным лицом.
— Верук, дай воды-ы-ы, — дохнув могильным холодом, медленно, тягуче прошептала покойница, протягивая к ней белые руки.
Вера с диким криком побросала вёдра и коромысло, и в ужасе припустила в сторону дома. Полное ведро стремительно полетело вниз, ударяясь о стенки колодца, громыхая и издавая зловещие звуки. С шумом и бряцанием, цепь стремительно раскрутилась, ведро булькнуло в воду и наступила мёртвая тишина.
В ту же вечер пастух Иван, как обычно, выгнал к реке колхозный табун к реке, в ночное. Кони мирно паслись. К утру мужика сморило, и он, притулившись к деревцу, незаметно задремал. Вдруг лошади беспокойно заржали, заволновались и начали метаться. Иван, вскочив на ноги, в свете полной луны увидел верхом на вожаке всадника в белом. Вздыбившийся конь пытался сбросить наездника. Не сумев освободиться от ездока, понёсся по кругу. Баба, безумно хохоча, держалась за гриву и, размахивая платком, поскакала вокруг пастуха. Остальные кони, тревожно фырча, последовали за ней.
Иван стал в центре образовавшего круга. Приглядевшись, горбун признал в беснующейся бабе ту же Надюк, что недавно схоронили на кладбище. Он не мог перепутать её смех с чьим-то другим: сороколетняя Надюк жила с ним по-соседству. Иногда, беспричинно начав смеяться, она долго не могла остановиться. Насмерть перепуганный пастух стал неистово креститься, пытаясь вспомнить слова молитвы, которую ему часто повторяла мать. Видение исчезло.
Уже под утро парни, проводив своих подружек, возвращались домой. Вдруг из заброшенного сруба послышался приглушённый девичий смех. Они с любопытством остановились. Полная луна осветила пустой проём окна, в котором мелькнула белая девичья фигура. Потом показалась молодка с распущенными волосами и нараспев протянула голосом его зазнобы: "Стё-ё-пушка, иди ко мне-е-е, – зазывно-маняще шептала. – Стёпушка, иди ко мнеее". Опешивший Степан подошёл поближе и с ужасом признал в девке покойницу Надюк. Парнишка с криком: "Антикрист" сиганул прочь от дьявольского места. Вдогонку раздался жуткий хохот. Ванька и Санька резво драпанули за удирающим дружком.
Новопреставленная являлась простоволосой после сумерек то одному – в виде молодой девушки, то другому – в виде старухи, наводя ужас на жителей. Покой деревни был нарушен. Слухи и пересуды обрастали новыми жуткими подробностями, всё сильнее будоража народ. «Это Надюк виновата! — прошепелявила самая древняя старуха Акулина, сидя на завалинке в окружении встревоженных баб. — Она ведьма! Истинно ведьма! Это она наслала засуху!»
Дед Трифон созвал деревенский люд на сход. Старик, повидавший на своём веку всякое, предложил удостовериться в нелепости слухов. Взбудораженные и возбуждённые односельчане двинулись на кладбище. Действительно, на могиле Надюк обнаружился свежий провал. Мужики, перекрестясь, раскопали могилу и опасливо открыли гроб. Тело покойницы лежало на боку, смоляные волосы, при обмывании заплетенные в косу, были расплетены и растрёпаны. Платок, в котором Надюк была похоронена, куда-то исчез. Когда покойницу повернули, то от ужаса содрогнулись: лицо усопшей было багрового цвета. Дед Трифон, немедля, одним ударом воткнул в грудь покойнице дубовый кол. Из раны хлынула алая кровь, забрызгав всех стоящих у открытого гроба. Крышку гроба вновь заколотили коваными гвоздями. Гроб опустили в яму и закопали. Опоганенный кол сожгли, а пепел развеяли по ветру.
Вернувшись с кладбища, сельчане сотворили ритуальный обряд «çумăр-чÿк»[1].». Языческую церемонию менеузовцы совершили в жертвенном местечке Учук-вар. Зачерпывая из речки живительную влагу, они щедро обливали друг друга. Чужих, проезжающих по деревне, тоже окатывали водой. Лежачих больных и стариков, кто не смог прийти на этот обряд, тоже обрызгивали. В этот день никто не должен был оставаться сухим. После этого старшие совершили молитвы своим языческим богам. Из собранных по дворам скудных даров сварили жертвенную похлёбку в большом котле, которую ели все вместе.
На следующий день над деревней разверзлись небеса, и, наконец, пролился вымоленный дождь.
[1] языческий обряд (чув.,)
Комментарии (7)